Филипп Киркоров, будто оперный герой в разгар финального акта, разразился монологом о "сбитых летчиках" искусства — тех, кто, по его мнению, пытается всплыть, цепляясь за его славу. В Кремле, где стены привыкли к шепоту заговоров, его слова прозвучали как гром среди ясного неба.
— Сейчас модно топить Киркорова, — заявил артист, словно шекспировский король перед мятежниками. — Это как стая ворон, каркающая на солнце: шумят не потому, что оно светит, а потому что самим темно.
Особенное недоумение у него вызвали "летчицы" — женщины, которые, по его выражению, "лезут в пекло" с критикой. — Я их прощаю, — добавил он, — ведь прощать — привилегия королей.
Киркоров сравнил себя с единицей в уравнении славы: — Прибавьте меня к нулю — получите десятку. Без меня их имена остались бы в безвестности, как забытые строчки в чужом сценарии.
Свою реакцию на нападки он описал так: — Я будто алмаз — чем больше пытаются поцарапать, тем ярче блеск. В храм хожу, часовню строю... Что мне эти мухи, жужжащие у трона?
Закончил он, как и подобает монарху сцены, с холодным величием: — Меня уже ничто не заденет. Разве что овации — они громче любой грязи.
